---
/Михаилу Юрьевичу Ардабьеву/
Полуобморочность, порожденная полутонами
сексуальных полубожков, заигравшихся с нами.
Через край вот так вот запросто не скакнуть –
щелкнет вечность, когда за пряником грянет кнут.
Переправленный и перекроенный твой и мой
шарик вертится и не верится, что домой
возвращается навидавшийся человек.
За оконцем кружится наш двадцать первый век,
за оконцем рушатся судьбы и мосты.
Голова так кружится, знал бы только ты.
---
Я нашему миру рад,
как висельнику палач,
как автомобилю домкрат –
хоть смейся тут, хоть заплачь.
Я к нашему миру привык,
как мясо рубить топор,
как врезавшийся грузовик –
в железобетонный забор,
как мальчик и педофил,
как девочка и терроризм.
Пока он меня не добил –
наш мир абортов и клизм.
Пока я еще слегка
способен на кое-что.
А за окном снега
и столько пережито,
что кажется иногда,
что впереди покой
и новые города,
и мир наш совсем не такой,
как то, что мешает жить,
пугает и мельтешит,
пытаясь заворожить
любого, кто вдруг решит
отчистить всего себя
от инородного зла.
Родная моя Земля,
прости твоего козла.
Я, в общем-то, про себя,
родная моя Земля.
---
/моей Кале/
Например, в любви, например, в твоей.
Через время, прошедшее от сего числа
до Кончины мира – огромный бумажный змей
опрокинет нам на головы небеса,
и начнется месиво, крошево красоты
неуёмных помыслов, рвущихся успеть
замести свои же алые следы
и забыться комой отчужденья – ведь
никуда не денешься от самих себя,
от своих же внутренних голосов
и комет, летящих – рядом и слепя
каждую молекулу между полюсов.
---
Проходя сквозь сказанные чувства,
вечно попадаешь в карантин
нашего нелепого искусства,
и становишься совсем один –
как заблудший, заблудивший олух,
никому не приносящий бед.
Всё течёт, и среди книжных полок
наших поражений и побед
возникает линия осанки
человека, ставшего своим.
Он стоит на дальнем полустанке
и восход плывет, как тень, над ним,
начинаясь сполохом, пожаром,
вспышкой ослепительных свобод,
и дается нам всё наше – даром,
и озноб кидает тело в пот,
а душа – неслышная, святая –
прячется и силится помочь,
от восхода белым снегом тая
в зябкую, приснившуюся ночь.
---
Остановись и больше никогда
не рыпайся – особенно, когда
ты кажешься себе никчемным, как
на свалку неотправленный никак –
давно уже истлевший и везде
изъеденный букашками, и моль
кружит. Сегодня зябко на звезде,
и шепчется вокруг: «Ты мой! Ты мой!»
Осталось прятаться. Достанется ль кому –
да и кому? – хоть что-то впереди?
Не пробуй к изощренному уму
прибавить сердце в пламенной груди –
закончиться все может и не так,
как хочется и как оно должно.
Слова, как глина, вязнут в наших ртах,
чтобы хотя бы капельку дошло.
---
Солнце и небо, вы живы во мне всегда –
все эти годы, все эти города,
семьи, тюрьмы, наркотики, дети, века.
Дальше не надо – хватит с меня пока.
Дальше, надеюсь, будут уже облака
неба, и сквозь эти все облака
я улечу далеко-далеко-далеко.
Станет спокойно и совершенно легко.
| |
|
Христианское творчество / Рафиев Алексей Родионович / я улечу далеко-далеко-далеко
