В этих бесхитростных записках я постарался выразить свою радость, – радость о Русской земле странствующего по святым местам паломника.
Здесь – и о мимолетном, и о святом. О природе, о цвете неба, листве. О родной земле. О радости в душе. Мимолетное – это особый слой восприятия. И за мимолетным часто кроется что-то более важное – святое, вечное. И если нет этого в душе – простой радости о родной земле, – не будет в ней и другого – ни святого, ни вечного…
ПАЛОМНИЧЕСТВО
На что похоже паломничество? –
На любую поездку в том смысле, что ты куда-то едешь?
На поездку туристическую, так как тебе обязательно будут показывать все самое важное?
На командировку, ведь ты едешь не просто так, не развлекаться?
Нет. Паломничество не умещается в каких-то действиях и определениях. Это – безмерное духовное состояние. И те ощущения, которые испытываешь в паломничестве, я бы не стал сравнивать с нашими житейскими путешествиями. А с чем же? –
С первым в жизни чтением Евангелия.
Со старинной иконой.
С намоленным храмом.
С детской верой в Царство Небесное.
Кто-то сказал: «Паломнические пути проходят по нашей земле, но ведут они не к земным целям».
БОГОМОЛЬЦЫ
Когда еду куда-нибудь, люблю смотреть на природу в окно. Один и тот же образ неизменно возникает в сознании – как по таким же полянам, лесам и холмам ходили в старину богомольцы. Думаю, – вот и в этих местах, наверное, пролегал их путь. Представляю, как странники, свернув с дороги, садились отдыхать на зеленую траву у камней под березами и елями. Как доставали из котомок свой нехитрый обед. Как рассказывали друг другу о странствиях в святые края. Как молились у придорожных крестов. Как пели стихиры и тропари, «Богородице Дево» и «Царю Небесный». Как простая поляна оборачивалась в такие минуты храмом, и небо становилось ближе.
Все бы отдал, чтобы хоть раз в жизни вот так же пройтись.
ЧЕРНЫШ
Ходили мы однажды в монастырь. Дело было зимой, в святки, дня через три после праздника Рождества Христова.
От станции шли пешком километра три по лесу. И увязалась за нами собачонка маленькая, – дворняга поселковская. И не скажешь, что бездомная, – вид приличный, шерсть гладкая, забавная такая собачка. Окрестили мы ее Чернышом, и провожала собачонка нас до самого монастыря.
Шли пешком через лес. А какая красота зимой в лесу, как дышится легко! Ноги сами идут, – отмахали в тот день туда-обратно в общей сложности километров семь, – ни усталости, ни разочарований. Один восторг, прекрасное настроение и желание хоть сейчас, хоть завтра снова куда-нибудь пойти – вот так же, как только что шли.
По дороге я рассказывал своим спутникам, как три дня тому назад ездил с другом в этот же монастырь на праздничную службу. Ехали мы ночью на автомобиле через заснеженный лес. Свет фар выхватывал из темноты деревья, сугробы. По обочинам лесной дороги чередой шли паломники, пробирались в темноте, пешком, по глубокому снегу – спешили на праздник ко всенощной. (Эти паломники были – прямо как с гравюры Хиросигэ, – сравнение, может, и не удачное по стилю, но по какой-то внутренней сути весьма точное)
Образ паломников в ночном лесу, словно ведомых Вифлеемской звездой к вертепу Рождества, особенно всех поразил: «Они шли с горящими свечами? В лесу же ночью темно…» Как это было бы здорово, если б на самом деле с горящими свечами!
Идем так, разговариваем, и Черныш с нами. А я все думаю: вот в этом – в самой дороге, дороге к святыне, дороге и Божьей благодати – в одном только этом и есть уже счастье для паломника. Природа – лес, зима, снег, чистый воздух, березы, сосны, – как нам этого не хватает! Жил бы я где-нибудь на самой окраине города, каждый день бы гулял по таким дорогам, наматывая километры, и постоянно чувствовал бы себя человеком. И чтоб Черныш какой-нибудь был рядом.
Приходим мы в монастырь, а нас с собакой, с Чернышом-то нашим, не пускают. Трудники, что несут послушание в монастыре, тормознули нас в воротах: «Нельзя! Убирайте вашу собаку, а то пристрелим ее!» Вот так, не больше и не меньше. А собака-то и не наша. А как объяснишь, что не наша, если песик так и льнет к нам? Пока мы доказывали что-то охраннику в воротах, сам предмет спора убежал вслед за местной собачонкой вглубь обители – только его и видели. Тем наши пререкания с охраной и закончились.
И лишь на выходе из монастыря мы обнаружили, что Черныш никуда не делся, – догнал нас в воротах и снова с нами – тут как тут. Ну, кто поверит после этого, что собака не наша? Так и шел Черныш снова с нами – обратно до станционного поселка. Боялись, что и дальше за нами увяжется, но отстал. По виду – пес не бездомный, живет где-то здесь в поселке у своих хозяев. На природе ему привольно, - свобода. Богомольцы ходят – народ добрый, – без угощения дело, поди-ка, не обходится. Вот и повадился песик провожать странников к святому месту.
Многое забылось из впечатлений того нашего святочного паломничества, а собачка эта – Черныш-то наш, Божья тварь, – до сих пор почему-то помнится.
СВЯТКИ
После сильного снегопада в монастырском лесу лежит холодный снег, а в Сергиевской церкви тепло и уютно. Обедня давно закончилась, а вечерняя служба еще не началась, и в храме царит затишье. Здесь набилось много паломников, отогревающихся на скамьях возле горячих печей. У них особые выражения лиц. Их взгляды, направленные в пространство храма, словно видят что-то, не замечаемое нами. Свечи горят в сумраке, освещая сосновые ветки вдоль бревенчатых стен, и иконы с ликами праведников. Преподобный Сергий на образе в иконостасе словно говорит: «Вот обитель моя…», - и кротко благословляет святое место. Здесь никто не говорит громко, но ты чувствуешь, как в тишине свершается таинственная беседа, словно безмолвие имеет свой голос, и этот голос ведет длинный и неторопливый рассказ о Царстве не от мира сего, далеком, запредельном.
Я почувствовал здесь себя вернувшимся в детство, в мглистый зимний день с белыми дымами над крышами изб, в теплую бревенчатую горницу, к жаркому огню в печке.
«Отче Сергие! Я к тебе пришел…» Свеча горит, прикладываюсь к святому образу на аналое. И ищешь предлог, чтобы подольше не уходить.
Когда-нибудь, случится, я снова окажусь здесь зимой, и буду вот так же отогреваться, сидя у изразцовой печки на скамейке, слушая долгие и удивительные рассказы странников и монастырских обитателей.
БЛАГОДАТЬ
Монастырь во имя святых Царственных Страстотерпцев на Ганиной яме – удивительное место. Там даже комаров нет в лесу. А душа приехавшего в монастырь паломника испытывает несравнимое ни с чем упоительное чувство благодати. Это отмечают едва ли не все, кто там побывал.
Никогда не перестану этому удивляться. Говорю об этом своей знакомой, та отвечает: «Еще бы там не было хорошо, там же сразу семь святых за нас молятся!»
ЛЕС
Монастырь во имя святых Царственных Страстотерпцев на Ганиной яме – это монастырь в лесу, лесной монастырь, в чем-то подобный скиту (как скит он и начинался). В этом смысле, мне кажется, он сродни тому неизвестному, затерянному в лесах древнему скиту, откуда, согласно преданию, происходит чудотворная уральская икона «Знамение Верхнетагильская». Здесь открытые пространства соседствуют с таинственными, «нехожеными» уголками леса вдоль лесного оврага. Здесь во тьме лесной чащи, зайдя в бревенчатую церковку, неожиданно натыкаешься на мерцающие, как драгоценность, в свете свечей краски иконостасов.
Лес и храмы – природа и культура Святой Руси. А лучше сказать: обители ее духа. В монастыре на Ганиной яме это соединилось и создало образ, - художественный, исторический, субъективный или еще какой – уже не важно. Две фотографии в альбоме на двух соседних страницах: вид на мерцающий золотом иконостас в затемненном интерьере храма Царственных Страстотерпцев, и вид на заросший овраг в лесу недалеко от этого храма, – какой выразительное созвучие! В этом – все.
В БОГОРОДИЧНОМ МОНАСТЫРЕ
Приехал в один из местных «богородичных» монастырей. Стою на литургии в главном храме, расположенном высоко над палатами. За окнами – макушки сосен. Хор здесь поет просто здорово – голоса чистые, сильные, звонкие, акустика великолепная. Народу много. Немало приезжих богомольцев, много и местных – трудников. Среди детей внимание привлекал один паренек – ну, сущий монгол по виду, – а тоже православный, – носит крестик, отстоял всю воскресную обедню, истово приложился к образам.
Во время проповеди добрая часть прихожан уселась на пол. Все чаще замечаю проявление этого новшества: сидение посреди церкви на полу. Подобное, скажем, лет двадцать назад, было просто немыслимо. Теперь же на пол садятся все, кому не лень. Простота нынешних нравов ввергает меня в некоторое замешательство. Сидят паломники, трудники, дети, монахини. Монахини! И ведь не какие-то бабки садились, – молодежь.
К слову, пол там теплый – деревянный, да и расположена церковь на третьем этаже. А чистота пола просто идеальная, – здесь в церковь положено заходить только в сменной обуви (еще бы – монастырь-то женский).
После службы вышел на улицу и, пока наш автобус еще не отправился, осмотрел территорию.
Небо было хмурым. У самого леса золотился многочисленными куполами главный монастырский храм в честь иконы «Спорительница хлебов». Мне почудилось в нем что-то от древних новгородских храмов, - как белый покатый камень, как могучая глыба высился он под нашим холодным северным небом. А деревянная Покровская церковка, совершенно меня очаровала. У нее очень красивая по силуэту медная чешуйчатая глава с крестом – стройная, тонкая.
Представил себе, как тут должно быть красиво зимой. – Лес покрыт снегом, над белыми крышами поднимается дым из печей, воздух морозный, свежий, а вдали, там, где над лугами возвышается часовенка, занимается розовая утренняя заря. Сказочная красота, картинка из детства.
Вдруг на звоннице рядом с Покровской церквушкой зазвенели колокола. И полились праздничные перезвоны по лесу и над полянами. В них слышалось ликующее: «Богородице Дево, радуйся!»
Парнишка, – тот самый черный с раскосыми глазами «монгол», – уже лихо разъезжал вдоль дощатого забора верхом на коне.
Штабеля кирпичей, блоков, бревен, горы гравия. Обстановка стройки рождала в душе хорошее, доброе ощущение обновления, чего-то энергичного, юного. Тебя словно зовут вперед, к славным делам и победам. А ты, не ожидав этого, стоишь на месте и не можешь решиться сдвинуться. – Вот истинная картина чувств, испытанных мною здесь.
И – очарование природой. Дивные пейзажи живописных окрестностей, густая зелень еще не облагороженного дикого леса, холодное северное небо.
А святость? – и это было, не без того. Благодатные молитвенные настроения звучали в душе еще по дороге вперед. И когда стоял на службе, в душе что-то шевелилось хорошее, святое, – душа жаждала и чувствовала силу намоленного места. Но это сразу не ухватишь, не обозначишь каким-то одним словом. И понять это нельзя, – только почувствовать.
СВЯТАЯ ВОДА
Принесли воды от святого источника.
Эту воду предлагали нам, паломникам, наливали в подставленные ладони. И мне налили, и я, по примеру других, умылся этой водой. А женщина, которая мне налила воды на ладони, говорит: «Разве так надо? Главное – темя смочить. Дай-ка я сама вас полью». И провела рукой мне по темени, освежая святой водой мою голову. И я вдруг почувствовал нечто небывалое. По всему телу словно волна прокатилась от святой воды. Оттуда, где рука коснулась темени, пошла волна благодатной силы, энергии, – голова прояснилась и посвежела, с лица враз сняло всю усталость, таинственная сила прошла по телу вниз и угасла где-то в ногах. Благодать святой воды сошла на меня, пронизав живительными токами тело и душу.
ПОСТ ЗАКОНЧИЛСЯ
Был на Рождественской всенощной в монастыре.
Паломников было много, съехались отовсюду, даже из Сибири. В церкви яблоку негде было упасть. Ночью, выходя из церкви на морозный воздух освежиться, прогуливаясь среди сосен под огромными звездами, я видел, что в трапезной в лесу всю ночь горели огни, – там готовились к праздничному угощению богомольцев сразу после окончания литургии.
Утром, когда кончилась служба, паломников пригласили в трапезную. Нам не пришлось пойти, - торопились вернуться домой, - а приехавшие издалека не отказались. Рассказывали потом как, увидев изобилие вкуснейшей еды, они, отвыкшие от таких картин за длившийся более месяца Рождественский пост, застыли в полном недоумении. Им и говорят: «Что удивляетесь? Пост-то кончился! С Рождеством Христовым!» Только тут паломники и сообразили, что пост-то, действительно, кончился.
Всерьез постившемуся человеку, а в канун праздника – в сочельник – вообще маковой росинки в рот не бравшему, бывает порой трудно сообразить, что вот, все – пост кончился, и можно есть всякую вкуснятину – что хочешь и сколько хочешь. Праздник! Рождество Христово!
СТУПАЯ НОГАМИ ПО ЗЕМЛЕ
На Соловках нигде нет асфальта. И, слава Богу! Можно не только любоваться архитектурным ансамблем храмов и башен шестнадцатого века, но и ходить по нетронутым ландшафтам того же времени. Не по асфальту и не по тротуарной плитке среди ровных газонов, – по тропинкам в траве, по каменистым берегам, меж валунов на пригорках. И быть уверенным, что и преподобные Зосима, Савватий и Герман, Соловецкие Чудотворцы, ходили именно по такой же земле.
И это рождает удивительное ощущение исторической подлинности, святой достоверности.
Когда под твоими ногами мать сыра земля, – то ты и чувствуешь, что стоишь на земле. На земле, производящей травы и деревья, впитывающей воду дождей и снегов, рождающей источники, принимающей прах человеческий… На русской земле, по которой ступали ноги праведников святой Руси.
Когда стоишь на асфальте, – ничего не чувствуешь. Асфальт, как безликая серость, отсекает нас от корней, от земли, от основы.
Природная почва – везде разная, асфальт – повсюду одинаково безлик.
ДОРОГА
Когда подходишь пешком к монастырским стенам, это далеко не то же самое, что подъезжаешь на транспорте. Золотые кресты и маковки церквей возникают постепенно, не мелькают со скоростью автомобиля перед глазами, и не скрываются быстро из виду.
Надо не спеша идти к святыне версты три. Взгляд твой жадно всматривается вдаль, отыскивая знакомые или еще неведомые тебе силуэты строений. Без этих ожиданий ты просто не паломник.
Не передать того ощущения, которое возникает в душе, когда на подходе к знакомому монастырю я вдруг вижу сквозь зелень соснового леса блеск золотых крестов Никольской церкви. Созвездие семнадцати золотых крестов на семнадцати главах - ажурное облако сияющих золотом искр, зависшее над храмом, словно драгоценная награда за проделанный путь.
Вот, обогнув край монастырской ограды, спускаемся с горки к Иверским воротам. Разве заметишь из автомобиля то, что открывается взору паломника с этого места под монастырской стеной? Сколько раз прихожу сюда, столько раз и любуюсь прекрасным видом ворот с надвратной церковью.
И вот, ты уже у монастырских врат. Сама «Иверская» осеняет сверху входящих в обитель. Благословен грядый во имя Господне!
ПЕКЛО
Еще вчера мне хотелось увидеть этот прославленный монастырь Зауралья под дождем. А когда-то казалось, грезилось, что я приеду в монастырь тихой осенью или пасмурной мартовской оттепелью, Великим постом, и желтый закат будет догорать в ветвях голых деревьев.
Но сегодня такое пекло! Полдень. Яркий, слепящий глаза солнечный свет. В зеленовато-золотистом светящемся мареве темными пятнами выделяются деревья. И блеклая августовская листва уже совсем не похожа на сочную июньскую зелень, столь приятную для глаз.
Еду в числе других паломников в древний монастырь. А жара и вправду такая, будто кто-то распахнул в наш мир двери преисподней. В старину в такое время замирала вся жизнь, путники распрягали лошадей и спали в тени под телегами. Мы же – без остановок едем на «Тойоте», тонированные стекла которой отнюдь не спасают нас от нещадного солнца.
В такую погоду трудно сосредоточиться. Я бы солнцезащитные очки надел, но «хамелеоны» мои остались в дорожной сумке, а сумка – в багажнике. А тут еще у спутников моих развязался язык, – все про мирское, да про мирское, как будто не в паломничество едем, а по путевке на базу отдыха. И ведь не мог удержаться от того, чтобы не поддержать посторонний разговор.
Не получается у меня, как ни стараюсь, ни «молитвенной сосредоточенности», ни «безмолвия»… Увы! - искушения пока сильнее моего желания преодолеть их, – мне наука.
НА ИСТОЧНИКЕ
Русский народ любит мыться, купаться. С какой любовью наши люди относятся к бане! С какой удалью у нас прыгают в ледяную «ердань» – прорубь – в морозный праздник Богоявления! С какой тягой к благодати обливаются ключевой водой на святых источниках, которыми так богата русска земля! В русском человеке тяга к чистоте душевной счастливо соединилась с любовью к чистоте телесной.
Правду говорят, что в бане нет различий по рангам и чинам. Купаются, моются, ныряют, обливаются все – и стар и млад, закаленные «моржи» и немощные больные, миряне и священники, паломники и вчерашние атеисты, богомольцы и так называемые «новые русские».
Как будто смываем с себя освященной водой грех минувшей эпохи. Как будто ждем, что чья-то рука зачеркнет нам, омывшимся, все семьдесят лет безбожия, как и не было их. Как хочется, чтобы так и было.
Все познается в сравнении. Разговорился с одним украинцем на тему различного устройства бань, парных, и даже мытья «в печи», что практикуется в иных местах России. Спрашиваю: «А в тех местах на Украине, откуда ты родом, как устроены бани?» – Собеседник мой помолчал, потом ответил: «Никак не устроены, их просто нет». – «??? А моетесь-то где?» – Молчание.
ОСЕНЬ ПРИШЛА
В Никольской церкви пустынно. Трудники вставляют в большое окно вторую раму, – осень пришла, зима на носу.
Осень пришла, зима на носу, – это замечаешь на каждом шагу. И не только потому, что повсюду красные гроздья рябин, да листва начала жухнуть. Вот в церквах вставляют в окна зимние, рамы. Пахнет дымом, - топят печи. Дым вьется над кровлями церквей между медных глав. Фигурные изразцы печей, если потрогать рукой, – горячие.
Здесь, в монастыре, уютно как в деревне, - бревенчатые строения, лес рядом. Здесь своя жизнь, и не только для людей. В иконной лавке хорошенький черный котенок вдруг вышел из-под прилавка. По дорожкам между церквей бегает забавная черная собака, и видно, что совсем не злая.
У ИВЕРСКИХ ВОРОТ
Закапал мелкий осенний дождь. После нескольких часов, проведенных в монастыре и, что называется, «на природе», ощущаешь, что пора бы и домой. Все же прохладно сегодня.
Жду автобус у монастырских Иверских врат, если не успею на него – придется идти пешком на станцию. Мимо пробегает послушник, напевая «Достойно есть…» на восьмой глас.
От нечего делать наблюдаю издали за школьной экскурсией, приехавшей в монастырь. Картинка довольно забавная. Детишки лет десяти-двенадцати, скорее всего из художественной школы, основательно подготовились к восприятию образцов русского зодчества.
«Перед вами Иверская церковь. В чем ее особенность?» – вопрошает детишек их руководительница. «Она деревянная», - отвечают хором. «Здесь все церкви деревянные! – сурово парирует их ответ менторша - Я спрашиваю: в чем особенность Иверской церкви?!» И, не дождавшись ответа от поставленных в тупик детей, явно не доросших до понимания всех тонкостей монастырской архитектуры, сама же и отвечает: «Она надвратная!!!» Затем, тем же тоном велев всем мальчикам снять кепки, менторша увела всю честную компанию внутрь монастыря приобщаться к сокровищам отечественной духовности.
Едем обратно. В автобусе нас – пять человек, куда исчезли остальные пятнадцать – неизвестно. Кто оставался на молебен, говорят, что старый батюшка так медленно вел службу, что молебен так и не закончился ко времени отправки автобуса. Кто успел уехать, тот просто не стал дожидаться, когда в храме начнут подходить ко кресту, и наоборот.
ЦАРСКАЯ ЦЕРКОВЬ
Открыты мелкие оконца, сияет паникадило, свечи горят. Запах горячего воска и ладана, светлая позолота иконных фонов, пение мужских голосов. В распахнутых Царских вратах алтаря – красноватые огни свеч в черном сумраке, блики на золоте икон, темные бревенчатые стены. А я смотрю на деисус в иконостасе и вспоминается что-то давнее, хорошее.
Иконостас поднимается передо мной словно эхо древних наших святынь. Его иконы, святые образа, написанные в формах рублевских времен, завораживали взгляд. Здесь в молитвенном предстоянии у престола Предвечного Судии застыли в молении за род человеческий фигуры деисусного чина. Здесь праведники со свитками древних пророчеств благовествуют о деве Марии, Бога-Слово рождшей. В нижнем ряду справа – образ святых Царственных Страстотерпцев – семь фигур в белом на красном фоне. И тут же в ковчежце – величайшая святыня - крест-мощевик, по преданию принадлежавший изначально князю Василько (какая это древность!), а много позже - Царской Семье.
В этом храме ты словно переносишься в Древнюю Русь. И я бы сказал, что даже не столько Московскую Русь, скажем, шестнадцатого века, сколько какие-то более далекие времена, - чуть ли не домонгольские. Настоящее берендеево царство. И «Спас Нерукотворенный» на балках под потолком кажется подлинно древним образом. И два резных столба-колонны, фланкирующих справа и слева внутреннее пространство, словно поставлены во дни Александра Невского. И белые изразцовые печи тоже словно не наших времен. Здесь все необыкновенно. Впечатления, сколько бы я ни приезжал сюда, ничуть не обесцениваются со временем, - храм Царственных Страстотерпцев так и остался моим любимым.
Литургия близится к завершению, хор монахов поет: «Тело Христово приимите, источника бессмертного вкусите». Вот уже причастились все, кому положено. Двинулись ко кресту. Слева у иконостаса, там, где храмовая икона Царственных Страстотерпцев и икона Новомучеников в Земле Русской просиявших, прикладываюсь ко Кресту-мощевику. Подхожу ко кресту в руках батюшки. Зажег свечу пред иконостасом. «Господи, посли благодать Твою в помощь мне, да прославлю имя Твое святое»…
ТРИ ВЗГЛЯДА
Приезжаешь в монастырь и каждый раз видишь его иным.
Три цикла фотографий, сделанных мною на Ганиной яме, вполне отражают три мои взгляда.
Фото первого цикла: просветленная задумчивость в природе, блаженство благодати в душе. Настроения «нестеровских» пейзажей Святой Руси. Холодное светлое северное небо, блаженные лица вкусивших благодати и обретших душевный покой людей.
Фото второго цикла: праздничный свет. Ликующая природа – буйство лесной зелени, яркое июльское солнце. Запах ладана, воскресные песнопения, золото иконостасов в храмах.
Фото третьего цикла: скит в лесу, радость обретения. Дорога к скрытой в глубине леса святыне. Сокровище алтаря, недосягаемое для непосвященных. Радость паломника, прошедшего путь до конца.
БАТЮШКА ЛЕОНТИЙ
Единоверческий батюшка Леонтий – колоритнейшая фигура, - пожилой, добродушный, очень живой, со своеобразной речью, я бы даже сказал: «деревенского» типа, что не городского – это точно. Замечательнейший батюшка! Принял нас очень гостеприимно в своем единоверческом храме, все показал, рассказал. Рассказ его был очень занимательным. Больше всего батюшка говорил о «сфере»:
– Вот сферу надо восстанавливать. Сфера над храмом была, – разрушили! Над алтарем сфера сохранилась, а над храмом – нет. Стены здесь толстые – метр толщиной, – можно сферу восстановить, только средств нет.
«Сферой» батюшка называет сводчатое перекрытие храма, купол. И уже этот «лексический» момент сразу придал всей беседе что-то не от мира сего, словно мы в какой-то степени отдалились от обыденного мира с его обесцветившейся речью, и стали более близки запредельному Царству. (Я ничуть не преувеличиваю. Еще Ницше подметил, что нормы языка определяют и тип сознания.)
И так далась батюшке эта «сфера», что, о чем бы мы с ним не говорили, он в разговоре постоянно возвращался к проблеме восстановления «сферы». От этого и сама «сфера» стала представляться чем-то не меньшим, чем небесный свод.
О некоторых расхождениях в богослужебной практике церквей тоже было интересно послушать:
В официальной церкви богородичная молитва (архангельское приветствие) звучит так: «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Мария….», а у старообрядцев иначе: «Богородице Дево, радуйся, Обрадованная Мария….». «Обрадованная» и «благодатная» в контексте приветствия (греческое «хайре!» – «радуйся!») означают одно и то же. (Кстати, в латинском тексте: «Ave Maria, gratia plaena…» - «благодати полная».)
Старообрядцы двоят возглас «аллилуйя»: «Аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже!». В нашей церкви «аллилуйя» произносится трижды. Но «аллилуйя» собственно и означает «слава Тебе, Боже!». Таким образом, «аллилуйя» и у старообрядцев возглашается трижды, просто третий раз – в переводе на русский: «Аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже!» («слава Тебе, Боже!» = «аллилуйя»).
В Символе веры к словам «И в Духа Святаго, Господа Животворящего…» у старообрядцев добавлено: «Бога Истинна». Дело в том, что во втором члене Символа говорится о вере во Христа как в «Бога Истинна от Бога Истинна…». Таким образом, и Бог Отец, и Бог Сын определяются в Символе как «Бог Истинный». Логично добавить аналогичное определение и в тот член Символа, в котором говорится о Духе Святом, что и сделано в старообрядческом тексте. То, что в нашем варианте Символа веры подразумевается как само собой разумеющееся, у единоверцев специально уточняется, что исключает иные толкования. Главное – это расхождение абсолютно несущественно и не вызывает противоречий, как, скажем, пресловутое «Filioque» в Символе («Credo…») католиков.
Обряд крещения староверы совершают с обязательным полным погружением. Младенцев погружают в купель, взрослых крестят в пруду, - благо пруд расположен прямо у стен церкви с северной стороны. Зимой в пруду холодно, так что ждут до лета. Но всегда находились люди, которые крестились в реке зимой и прекрасно себя потом чувствовали.
Домашнее крещение батюшка не признает, его и везде не признают, кроме свершенного «страха ради смертного». В любом случае надо перекрещиваться. Батюшка Леонтий так это пояснил:
- А вдруг тот, кто крестил, произнес формулу «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа» трижды без «аминь» после каждого раза с одним общим «аминем» в конце? Что тогда получится? Трижды три – девять. Получится, что человека окрестили во имя целых девяти ипостасей, - нелепость! Надо после каждого «Во имя…» говорить «аминь», утверждая всякий раз три ипостаси Бога. Я уж, когда крещу, ничего не пропускаю. Очень важно произнести все молитвы. При помазании на челе обязательно надо говорить: «Печать дара Духа Святаго». Диавол-то ведь будет ставить печати тоже на челе и на правой руке. А потом душа человека придет на тот свет, и вдруг окажется, что у нее на челе нет печати дара Духа Святаго, потому что батюшка при крещении помазал, да забыл сказать во имя кого. И будет у такого человека только печать Диавола, которую тот всем ставит. Как тогда такого человека на том свете распознают кто он – «наш» или «не наш»?
Сам батюшка не сразу пришел к единоверию. Были и сомнения. Но когда батюшка ездил в Иерусалим, его там сумели переубедить.
– Главный грех старообрядчества, – говорит отец Леонтий – гордыня от веры в свою исключительность. А сколькими перстами крестится человек – неважно. Ведь как получается? – Сергий Радонежский крестился двуперстием, а Серафим Саровский – троеперстием, и оба угодили Богу. А в древности вообще крестились одним перстом, – это и было самым древним типом перстосложения.
Батюшка показывает нам как правильно складывать пальцы, и мы крестимся в его храме двуперстием. Само собой, что и благословил батюшка Леонтий каждого из нас древним старообрядческим двуперстием.
После беседы приступаем к осмотру местных святынь. Никольская церковь, в которой ожидаешь увидеть что-то необыкновенное (часто ли мы бываем в старообрядческих храмах?), выглядит вполне обычно. Такой интерьер имеют абсолютное большинство новых церквей. Покатый пол – в советское лихолетье здесь был зрительный зал клуба. И, хотя несколько икон в церкви были старинные, старообрядческие, невьянской иконописи, преобладали все же современные, бумажные. Из таких икон состоял весь иконостас. На аналое – Иерусалимская икона Божией Матери и икона сегодняшнего праздника – пророк Илия. Икона пророка Илии – тоже типовая бумажная, – такую мы сегодня видели на аналоях почти всех храмов, в которых побывали.
Кроме Иерусалимской иконы в храме есть и другие святыни, привезенные батюшкой Леонтием из Иерусалима. Слева у стены – целая витрина с сувенирами из Святой земли: камни, связка свечей, иконки, и даже лежащий на кресте в центре витрины настоящий терновый венец.
Справа у иконостаса другая святыня: отпечаток на камне стопы Богоматери. Тут батюшка вынул откуда-то, чтобы показать нам, малиновую шапочку. Пояснив, что это шапка от мощей Иова Почаевского, батюшка Леонтий благословил ею нас всех по очереди. Для этого он брал шапку за макушку, с молитвой трижды опускал на голову благословляемого, после – давал приложиться к нашитому на шапке парчовому крестику. И все это по всем правилам старого обряда, с двуперстием.
Вдоль стен церкви стоят лавки, в углу на лавках – стопка подрушников. Подрушники – небольшие коврики для рук, чтобы не пачкать руки о пол во время земных поклонов, – характерная деталь старообрядческого быта. Сколько раз я встречал упоминание об этих «подрушниках» в книгах, и вот – впервые вижу их «живьем».
С благословения батюшки фотографирую интерьер. Предлагаю сфотографировать и самого батюшку, тот с радостью соглашается и предлагает в свою очередь сфотографироваться всем «в доказательство, что мы здесь были». Выходим на крыльцо и там, обступив с обеих сторон, как цыплята наседку, отца Леонтия, фотографируемся на память.
Во дворе храма у батюшки посажены «кедры» – еще совсем небольшие саженцы сибирской сосны. Батюшка нам так про них рассказал:
– Эти кедры я привез из Верхотурья, с Актайского скита. Взял там саженцы и смолы кедровой взял. Добавляю в кадило смолу, - хорошо смолой кедра в храме кадить, аромат хороший. Люблю я это дерево. Кедры и в Святой земле растут. Да и крест Христов ведь у нас трисоставной, в нем три дерева: кипарис, кедр, певга.
Как хорошо здесь! В этом мире батюшки Леонтия, где надо восстанавливать «сферу», где молящиеся осеняются древним двуперстием и двоят «аллилуйю», где людей крестят прямо в пруду возле храма, где растут кедры из далекого скита Актай, - в этом мире было так хорошо, что в голову сама собой стала приходить мысль: «вот жил бы я в такой деревне, рядом с таким батюшкой, ходил бы в единоверческий храм, крестился бы древним двуперстием, и ничего больше мне уже не надо было бы!».
КРИПТА
Тщетно пытаюсь найти взглядом купола церкви Богоматери Умиление, второй по счету, построенной в монастыре, и не нахожу, что весьма меня удивляет. Думаю, что, может быть, церковь эта – домовая, расположена где-то непосредственно в монашеских кельях и доступ туда для мирян невозможен. Но хоть какая-то глава с крестом должна же венчать ее, а стало быть, должна быть видна! Но, оказывается, церковь Умиление – подземная. Вот это да! Вот этого я не знал.
Храм во имя иконы Божией Матери «Умиление» – самый таинственный. И напрасно искать взглядом его золотые кресты и медные главы, - не увидишь ничего. Как невидимый град Китеж он сокрыт от любопытных глаз и мирской суеты, существует незримо. Это храм-крипта. В этом храме круглые сутки свершается сокровенное действо – днем и ночью там читается Псалтырь, идет бесконечное моление за Святую Русь, за всех нас, и каждый православный может сказать: и за меня тоже. Это – часть скрытой, мистической жизни монастыря. Здесь идет вечная борьба с силами зла, и орудие инока в этой борьбе – молитвенный подвиг и сила духа. Здесь – особое измерение, здесь монахи предстают непосредственно перед бездной вечности.
Я пишу это сейчас (а кто-то в своем «сейчас» читает написанное мною), а там, в монастыре, в сокрытом от нашей повседневной суеты тайном храме, в эти минуты и всегда продолжается однажды начатое и уже не прекращающееся никогда моление.
ТРАПЕЗНАЯ
Неожиданно нас зовут в монастырскую трапезную.
Зимняя трапезная – это настоящая деревенская изба в лесу. Закопченная дверь распахнута, - похоже на баню. Внутри – тот особый уют русских изб, где горит огонь в печи, а за мелкими оконцами – только небо и деревья, и нет серых бетонных коробок. Печи топятся, мужички кашеварят, на лавках спят сытые местные кошки – тоже Божии твари. Заходим, крестимся на красный угол, где горит лампада перед божницей с иконами, рассаживаемся за столы на покрытые половиками лавки, что тянутся вдоль всех стен.
За оконцами – густая синь зимних сумерек, а здесь – теплый свет и веселый огонь в печи. У плит возятся послушники – двигают котлы, гремят тарелками, раздают угощение. Монастырская еда – особенная, ничего вкуснее, кажется, не доводилось есть.
После трапезы стоим с мужиками под соснами в ожидании остальных. К нам подходит молоденький парнишка из числа трудников, работающих в трапезной, начинает рассказывать всякую всячину. Как он полено уронил себе на ногу, получил микротрещину на кости, всего четыре дня назад гипс сняли. Как печка «взорвалась» недавно в одной из церквей, – в нее бросили случайно полено с куском льда…
Слушал я его, и думал: когда же и я смогу вот так приехать сюда, чтобы поработать во славу Божью и для души, приехать просто так, не желая ничего себе, кроме счастливой возможности пробыть здесь хотя бы дня три, если уж не неделю, не десять дней. Я бы рубил дрова, помогал на стройках, делал любую работу и был бы вполне счастлив.
РАДОСТЬ
Помню свое самое первое настоящее паломничество.
Какая это была радость! Каждый момент того дня помню, – даже то, каким было небо, какой была майская зелень.
… Вышли мы из храма, – сизые тучи ползли по краю неба, становилось сумрачнее. А в душе – то особое чувство, какое бывает жарким вечером перед грозой, – сладкое чувство уюта в душе на фоне легкой тревожности в небе, в природе. Здесь, возле храмов, под открытым небом было так уютно, как будто ты находишься в комнате.
Я испытывал безотчетную радость. Нигде и никогда мне не было так хорошо, как здесь. Даже маленький дождик, брызнувший вскоре, был приятен. Дождик брызнул, но нисколько не хотелось уходить под крышу. Словно в детстве я с беспричинной радостью воспринимал эту льющуюся с неба воду – просто как благодать свыше. Удивительное чувство!
МОЛИТВА
Господи, егда прииду аз грешный, на Страшный суд Твой, помяни мя не во грехах, а в добром деле, вере и молитве, хвалу Ти дающа!
* * *
| |
|
Христианское творчество / A.D. / ИСХОЖЕННЫМИ ТРОПАМИ Паломнические зарисовки
